У нас чаще наоборот: сперва можно стать звездой столичного рок-подполья, а потом – успешным фермером, коннозаводчиком и так далее. А к концертам и альбомам возвращаться лишь время от времени. Именно такой путь прошел Роман Суслов, москвич с высшим образованием, самобытный певец и гитарист, лидер очень важной для отечественной рок-сцены группы «Вежливый отказ»: в 1989-м переехал в деревню на ПМЖ. Его тогдашняя жена – зоотехник, а сам Роман – на всю жизнь любитель лошадей и увлеченный наездник. Но 19 мая в Центральном доме художника группа вновь сыграет, и как обычно, нечто неожиданное – а именно программу «Военные куплеты».
– Роман, понятно, что программа имеет отношение к Дню Победы…
– Нет, это совсем не понятно. (Смеется.) Делать программу к 9 Мая совсем не входило в мои планы. Дело в том, что меня всегда интересуют какие-то определенные музыкальные пласты. В данном случае – военные песни советского времени, которые я хорошо помню. И все они меня чем-то не устраивали! Хотя на языке и вертятся, но хочется от них освободиться. И вот найти такую замену этим песням, для меня самого – это и было вдохновением для новой программы. К тому же только часть песен из нее будут на военную тематику. Вообще-то она не совсем новая, притом еще довольно сырая. Что-то мы уже обкатывали на концертах – правда, на менее значимых. Последний наш альбом на сегодняшний день – это все те же «Гуси-лебеди» (2010 год. – «Труд»). Армейскую программу пока не записывали. Я считаю правильным обкатать ее более детально, потому что, думаю, она будет претерпевать большие изменения в будущем.
– Вообще военные песни – они неотъемлемая часть русского сознания?
– Я бы не решился так утверждать. В нашем сознании куча лирических моментов. Связанных с неразделенной любовью, например.
– Ну подождите, вот «Темная ночь» – это и романтика, и война…
– А, это да!
– Если позднесоветские песни – как бы пропагандистские страшилки, своего рода тоталитарный рэп, то старые очень романтичны.
– Согласен. Но меня лично в них не устраивал именно музыкальный пласт. Они были скомпилированы из «окололежащих» симфонических произведений, например, Шостаковича или Рахманинова. Поэтому мне хотелось отделаться от штампов, которые так активно привлекались композиторами того времени.
– Кого же из отечественных композиторов-песенников можно поймать на плагиате?
– Предпочитаю не произносить имен. Опасно стало! (Смеется.)
– Группа довольно редко выступает в Москве. Что происходит?
– Мы, во-первых, не считаем нужным часто выступать в одном городе. Аудитория у нас, надо отдавать себе отчет, не очень велика. И чего перекармливать-то? В других городах были концерты, но сейчас затишье. У всех в команде свои дела: скрипач уезжает строить недостроенный дом для многочисленного семейства, я почти все время провожу у себя в деревне. А летом концертная жизнь вообще замирает.
– Несколько лет назад вы мне говорили, что выращиваете лошадей, но не продаете. А сейчас что с этим делом?
– Бывало, и продавал, но уже не продаю. Я их содержу. Обеспечиваю им достойную старость и похороны. Делаю лошадей только для себя. Люблю их! Езжу на них, преодолеваю препятствия. Конный спорт, можно сказать.
– Отчего не удалась коммерция?
– Это просто не было правильно организовано. Включались различные факторы, от любви к животным до жесткого отношения к рынку. Мы настаивали на отчетах: куда идут животные, зачем. В бывшем моем хозяйстве, которым владеет бывшая моя жена, произошел трагический случай: она продала одного коня, а он в новом хозяйстве не прожил и недели – покончил с собой. Ну, фигурально выражаясь – был так сильно травмирован по вине новых владельцев, что просто погиб. Виноват не конь – у нас лошади выходят из-под седла опытного всадника.
– Несколько лет назад вы говорили, что «пони улетают со свистом».
– Да, вот они всегда хорошо шли. Сейчас, наверное, чуть похуже, а тогда наша ферма вообще единственная в стране их качественно разводила. То есть были еще заводы, но там пони росли рахитичными, недокормленными и вообще полудикими.
– А зачем пони вообще нужны? Ну, кроме того, чтобы любоваться их густыми челками.
– Детей учить ездить. Я сам своего ребенка начинаю подсаживать на маленького пони. Для подростков раньше не было специальных лошадей, только сейчас появляются. А детей категорически неправильно сажать на взрослых коней.
– В арабских странах вон и дети на верблюдах ездят…
– Там другое. Хотя на арабах (арабских лошадях. – «Труд») ездить – тоже тема подростковая, потому что они ростом всего до 148 сантиметров в холке.
– Вы разрываетесь между хозяйством и музыкой?
– Сейчас нет. Не вижу жесткой необходимости постоянно находиться на ферме. Но живу за городом. В Москву приезжаю, если надо подлечить детей.
– Когда «Отказ» впервые собрался после долгой паузы, в другой реальности шоу-бизнеса, в другой просто-таки стране, какие чувства вас охватили?
– Не помню. Наверное, смешанные. Чувство долженствования прежде всего. Я бы не сказал, что возрождение группы было полностью моим решением. Поднадавили определенные субъекты, чтобы я опять выполз на сцену. (Смеется.)
– Организаторы концертов?
– Да, в частности. Для меня самого это не было органичным возвратом.
– Вообще-то за эти годы создался дефицит действующих значительных рок-групп из Москвы. «Звуки Му» не играют, «Ва-Банкъ» и «Ногу свело» только… А поклонники никуда не делись.
– Понимаете какая штука – мы ведь не озадачиваемся тем, чтобы вести пропагандистскую работу. Мы сами по себе овощами болтаемся и иногда приглашаем на себя посмотреть. Да и то не очень убедительно. Это сказывается на количестве концертов.
– Последний громкий проект – с группой пианиста Петра Айду «Персимфанс». Как вы до этого додумались?
– Из взаимной симпатии музыкантов все родилось. Нам приятно общаться с Петром и его составом. Он мне предложил исполнить не наши пьесы, а классику авангарда начала ХХ века: композиции Мосолова «Четыре газетных объявления».
– Их вообще-то женщина должна петь. Сложно было?
– После женщины – не очень. (Смеется.)
– Сейчас переиздаются в роскошном виде все работы «Отказа». Ваше отношение к ним?
– Как к покойнику. Память будоражит, но не более того. Хотя приятно, что кто-то этим занимается.
– Как общественные движения последних недель в Москве воспринимались у вас в деревне?
– Эти колыхания у нас проходят совершенно незамеченными. Другое дело, когда возвращаешься в город, где тебе что-то рассказывают очевидцы из близкого окружения, – тогда да начинаешь внимать и сопереживать. Но в отдалении это все затушевано.
– У вас, наверное, и телевизора нет?
– Нет. Есть интернет, но слабенький очень. Только читать тексты позволяет.
– То есть вас сложно напугать?
– Да. Не удалось и в этот раз. В первый путч, в ельцинское время тоже было трудно запугать. Помню радостные лица коммунистических председателей, которые улыбались, а под столом почесывали свои красные ручки. Они мне как бы говорили: ну, тебе-то бояться нечего, ты своими руками все делаешь. Я уехал из Москвы в 1989-м, и все те события прорывались сквозь радио отдаленным гулом.