В интервью РИА Новости Прилепин рассказал, пοчему писателям нужнο объединяться в банды, чем отличается мужская прοза наших дней от женсκой, как он отнοсится к недавним «прοгулкам» своих тοварищей пο бульварам и скверам стοлицы, зачем перед интервью за границей выпивает графин водки и пοчему предпοчитает жить в деревне без интернета, телевизора и мобильнοй связи. Беседοвала Светлана Вовк.
— В предисловии «Книгочета» вы призываете литераторов писать критические статьи о творчестве их коллег. Так уж ли это необходимо писателям, не собьет ли это их с собственного творческого пути? Многие ведь специально не читают современников, чтобы не расстраивать собственный камертон.
— Это вопрос психики и моторики. Мне чужда позиция писателя как такого одинокого алхимика. По-моему, литература – общинное занятие, потому что мы находимся в пределах одного языка, схожих или полярных гражданских чувств, и, в конце концов, у нас одна Родина. Мне очень близки литературные банды, какие создавались в Серебряном веке. Молодые имажинисты, футуристы, символисты собирались группами, устраивали культурные вечера, какие-то экспромты. Это движет литературный процесс, придавая ему привкус шоу, скандала. Меня действительно огорчает, что писатели мало читают друг друга, а если и читают, то не пишут отзывов. Мне кажется, в этом больше зависти и эгоизма, чем нежелания кого-то обидеть. Ситуация раздражительности и завистливости в современной литературе очень сильна.
— А союзы писателей – совсем мертвые органы?
— Они превратились в секты, которые ничем не руководят, но в тайне считают, что именно они-то занимаются настоящей литературой, а другие — гламурные пустобрехи. Я сам состою в Союзе писателей России, но уверен, что там ко мне относятся скептически: «А, вот эта сволочь, которая кого-то где-то подмазала». У них устаревшие лет на 50 представления о литературе. И вся их деятельность свелась к имущественным разделам – все пилят советскую собственность, дачи допиливают.
— Кого принимаете в свою банду?
— Скорее не банду, а сообщество равных. Нас три мушкетера — я, Сергей Шаргунов и Роман Сенчин. В ближайшем нашем кругу – Дима Данилов, Ильдар Абузяров, Андрей Рубанов. Это ребята, которых называют «новыми реалистами». Я долгое время считал, что Миша Елизаров нам близок, но он старательно дистанцируется. Недавно сказал, что мы пишем правду, а он – неправду. Но я к нему очень хорошо отношусь. «Я один» — это тоже литературная стратегия.
— Сохранилась ли сегодня литературная критика, которая оценивает произведения не по имени автора, а по стилю, языку, глубине раскрытия темы?
— Критика всегда была и остается частным мнением. Это нормально. Но я же живой человек, и меня бесит критика неадекватная, переходящая на личности, когда начинают обсуждать мою прическу, фамилию, какие-то личные пристрастия. Я каких-то критиков буквально вылавливал с целью разбить им голову и некоторых заставлял заткнуться. Я не скрываю этого отношения, потому что терпеть не могу, когда мне хамят. У каждого человека свой вкус и свое тактильное ощущение от жизни – кто-то любит блондинок, кто-то брюнеток, кто-то худых, кто-то – не очень худых. То же в литературе. Поэтому я понимаю — если меня ругает очень хороший критик Немзер, например, то значит, ему что-то глубоко не симпатично во мне чисто с точки зрения физиологии. Но сегодня иерархии, которые существуют в литературе, более-менее адекватны. В ранге классиков у нас нет совсем уж ничтожных персонажей, и совсем уж непризнанных гениев – тоже нет. В этом смысле критика со своей задачей справляется.
— Есть в вашей книге совсем некомплиментарные отзывы о писателях?
— У меня давняя сложная заочная связь с Евгением Гришковцом, к которому я, на самом деле, замечательно отношусь. Он прекрасный актер, замечательный человек и драматург, его проза мне не очень нравится, но это мое личное мнение. Я однажды сказал о нем что-то негативное. А потом меня стали спрашивать в каждом интервью, почему я так не люблю Гришковца. Сказать: «нет, я его полюбил» было бы с моей стороны глупо, поэтому приходится каждый раз объясняться. У меня сложные отношения к ряду значимых в мире литературы персонажей – к Улицкой, Рубиной, например. Некоторые романы Димы Быкова я считаю просто гениальными, а другие — на дух не переношу. То же с Прохановым. Я не скрываю этих своих взглядов.
— Вы пишете, что сегодняшняя политическая власть не относится к писателям с должным уважением.
— Мне от власти никакого уважения не надо. Но обидно, что они не относятся к литературе как к одному из средств культурно-политической экспансии. Огромное количество стран, которые собираются присутствовать на этой планете в каком-то серьезном качестве, занимаются серьезной поддержкой своего языка и литературы. Это часть государственной программы. Вот Китай, например. Я недавно был на книжной ярмарке в Лондоне, там было просто все уставлено их символикой, они привезли огромную команду. Как они свои университеты, язык в каждой стране поддерживают! Видно, что это направленная, мощная работа. У нас же, по моему ощущению, все это делается по частным инициативам некоторых людей. Вот Володя Григорьев занимается этим. Понятно, что он госчиновник, но плюс и сам любит литературу. Но ощущения, что это государственная задача, нет. Поэтому Россию на Западе уже воспринимают как скучную периферию. Я был на французской книжной ярмарке, так вот там интерес к России был примерно такой, как к какой-нибудь маленькой Никарагуа. Но к Никарагуа чуть побольше, потому что экзотика.
— А Толстой, Чехов, Пушкин уже тоже никому не интересны?
— Русская классика во всем мире очень хорошо представлена в книжных. Достоевский, Толстой, Чехов – это единственный наш ресурс. Нефть и газ кончатся, с шахматами мы уже не те позиции занимаем, с балетом тоже. Но для людей русская классика и Россия современная – это разнокалиберные понятия, как древняя и современная Греция. Я однажды в Египте спросил у гида, а реально ли, что египтяне построили эти пирамиды? На что он ответил, указав рукой на прохожих: «Эти? Нет». Вот то же самое можно и о нас сказать. Могли русские когда-то и плотины строить, и в космос корабли запускать, но сейчас это уже другая нация, мы на глазах перерождаемся. При этом еще изображаем, что мы древние греки, люди большой истории и мифологии.
— А советских писателей лучше знали на Западе?
— Были огромные тиражи Солженицына, дико много переводили и Евтушенко, и Юлиана Семенова. Зайдите в музей Евтушенко на станции «Зима» — там фотографии поэта с известнейшими политиками, общественными и культурными деятелями мира. Приезжал поэт из советской России и был всем интересен. А сейчас – да кому он нужен, кто его примет и на каком уровне?
— Но они же были бунтари?
— Ну, какой Евтушенко был бунтарь? Все это фигня. Они были представители великой левой цивилизации, которых либо ненавидели, либо испытывали симпатию к ним. Но они были культурными послами великой державы. Сейчас есть поэты не хуже Евтушенко и писатели не хуже Солженицына, но в силу того, что нас воспринимают как черт знает что, такое к нам и отношение. Было бы другое отношение к стране – Терехов, Быков, Леша Иванов все они были бы дико любопытны за границей. Вот я езжу без конца по заграницам для того, чтобы меня там издавали. Мне это удовольствия давно не доставляет. Изображаешь из себя русского медведя на цепи. Я говорю: «Поставьте мне графин водки на стол, буду давать интервью!». Выпиваю его, а они: «Ооооо, русский писатель!». Мне конечно не сложно, я и так его выпиваю, но это вот ради шоу, потому что государство твоему продвижению не помогает.